![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
Рыбий пузырь.
Ему говорили "Как это глупо - ввязаться в такую историю на старости лет!". А еще - "Не ожидали от тебя такой пошлости". А ещё - "Она молодая профурсетка, а тебе бес в ребро, у тебя семья и сын, как тебе не стыдно?!". А он встречал её у памятника Пушкину, весь такой импозантный, высокий, седой, в светлом плаще, с розой в руке, в остроносых туфлях из бежевой замши, а она бежала ему навстречу лисичка-лисичкой - нос курносый, конопушки, каблучками цок-цок-цок, а у него сердце сжималось. Конечно, бес в ребро. Конечно, ввязался в историю. Да-да, все правы. В историю, на старости лет, да ещё служебный роман, да от жены глаз не спрятать, она уже знает, она молчит, но готовится к разрушительному разговору, который положит конец их тридцатилетнему браку. Но навстречу ему бежала его лисичка, его девочка, его солнышко - и всё остальное теряло смысл, как это ни банально.
...Когда он развязался с семьёй, когда его сердце перепахало надвое и то, что было первым и важным всю жизнь, вдруг легко осталось позади, в другой жизни, будто и вовсе не было, они поехали на море. Она уволилась, ну, чтобы просто не мозолить глаза его старым друзьям-коллегам, а он мягко улыбнулся на возгласы "Сашка! Александр Евгеньич! Тебе пятьдесят три, ей - двадцать шесть, она бросит тебя через пару лет, старый ты дурак!" (его зам был его одноклассником, однокашником, другом всю жизнь и имел неисчерпаемый лимит по части говорения того, что думал) - так вот, он улыбнулся, дал заму ворох поручений - и ушёл в отпуск. Вернее, в два отпуска. Имел право, в отпуске он не был лет семь. И они поехали в Испанию. А потом в Италию. А потом на Крит. На Крите им понравилось, они задержались там на подольше, болтали ногами, сидя на берегу, пили вино и говорили-говорили-говорили. Она любила стихи, много знала их наизусть, он слушал, заново открывая для себя Рубцова, Заболоцкого, Блока, Пастернака... Она смеялась тому, как он, слушая её, делает губы удивленным "о" и совершенно выключается из жизни, погружаясь в это слушание, будто в море. Нет, правда выключается: сидит, льёт на сланцы вино из стакана и не замечает этого, вот же дитё-дитём!
Именно тогда, за те два месяца, распределились их роли в семье. Она его любимая лисичка, он её маленький мальчик. Несколько лет все окружающие крутили пальцем у виска в адрес их семьи, а она купила дачу и ковырялась там с наслаждением, будто пожилая тётка, а не юное существо. Он стал выращивать виноград, она увлекла его этим, построил беседку, они жили, будто в рыбьем пузыре - окружающий мир видно, но совершенно не слышно. Захочешь послушать, ну что ж - проковыряй дырочку. И мир закричит "Глупцы!", "Это ненадолго!", "Какая гадость!". Послушал? Залепи дырочку новой книжкой, походом в театр, чаем в беседке, утренней манной кашей с кружочком масла посередине тарелки, стаканом терпкого кваса, неспешной вечерней рыбалкой - и вот уже никакой бреши. Никакого пространства, кроме их, внутреннего. Да, у него работа, важная, серьёзная, но на работе мужчины работают и решают дела, работе всё равно, у кого какая жена и кто сколько раз за ночь. А пиво по пятницам он с коллегами не пьёт. По пятницам он едет на дачу. У него там книги, беседка, плед, виноград, у него там тёплое крыльцо, у него там сосед-биолог с одной стороны, ну, тот, у которого лабрадор, и соседка-врач с другой, та, которая купила себе телескоп и в упоении изучает небеса.
- Нам с тобой осталось делать глиняные свистульки, помнишь, как в "Красной шапочке"? - смеётся она.
- Лучше всё-тки делать то, что ты делать мастер! - напевает он и идёт за удочками. - Вечерняя зорька, а?
- Согласна! - кивает она и чихает, собрав конопушки на носу в складочки.
Они ругались два раза. В пух и прах. Она рыдала за кустами смородины. И один раз рыдала на кухне городской квартиры. В первый раз он страшно на неё наорал, потому что она покрасила его старое кресло-качалку в алый цвет, а кресло ещё отцовское, он чуть её не убил.
- Маразм, - горько сказал он тогда себе, взглянув в зеркало вечером, когда она уже успокоилась и спала, и немножко всхлипывала во сне. - Ты, старый идиот, у тебя это старческое, что ты делаешь с девчонкой, далось тебе это кресло!
Второй раз она наотрез отказалась выделить из их достаточного приличного бюджета деньги на операцию его приятеля.
- Нет! - кричала она и её конопушки наливались малиновым. - Нет! Мы не выделим ему ни копейки! Он полжизни тебя ненавидел, за спиной говорил гадости, строил козни, а после нашей свадьбы обзывал тебя гнусным педофилом! Нет! Ни единой копейки! Или я уйду из дома!
И снова она была права, а он просто болван с интеллигентскими замашками и вечным "неудобно, он же попросил, как же я ему откажу...".
...Две ссоры. За двадцать лет.
У неё нет детей. Она довольно молодая ещё вдова с приданым. Но что-то подсказывает мне, что она никогда не выйдет больше замуж. Она считает, что в её жизни было столько любви и счастья, что хватило бы на три, а то и на четыре обычных женских жизни. Да, у неё получилась необычная жизнь. С точки зрения общества. Но она смотрит на то общество через рыбий пузырь, как он её научил. Она сидит в его кабинете к кресле-качалке, покрашенном алым лаком, сидит, читает и, если заглянуть в её лисичкины глаза, больше ни о чём не думает, кроме как о том, отчего этот тупица Ватсон не смог догадаться, что Холмс - сыщик. Да-да, она взялась перечитывать Конан Дойла. У неё теперь много времени для чтения. И она выбирает легкую литературу. Жизнь без него, без мужа, обещает быть такой же светлой и легкой. Просто её сердце тоже теперь перепахано на две половины: до и после него. Как там говорят - он знал, на что шёл? Так вот, она тоже знала, на что шла. Кто может ей запретить быть счастливой и теперь, ну кто? Она же в рыбьем пузыре.
...Когда он развязался с семьёй, когда его сердце перепахало надвое и то, что было первым и важным всю жизнь, вдруг легко осталось позади, в другой жизни, будто и вовсе не было, они поехали на море. Она уволилась, ну, чтобы просто не мозолить глаза его старым друзьям-коллегам, а он мягко улыбнулся на возгласы "Сашка! Александр Евгеньич! Тебе пятьдесят три, ей - двадцать шесть, она бросит тебя через пару лет, старый ты дурак!" (его зам был его одноклассником, однокашником, другом всю жизнь и имел неисчерпаемый лимит по части говорения того, что думал) - так вот, он улыбнулся, дал заму ворох поручений - и ушёл в отпуск. Вернее, в два отпуска. Имел право, в отпуске он не был лет семь. И они поехали в Испанию. А потом в Италию. А потом на Крит. На Крите им понравилось, они задержались там на подольше, болтали ногами, сидя на берегу, пили вино и говорили-говорили-говорили. Она любила стихи, много знала их наизусть, он слушал, заново открывая для себя Рубцова, Заболоцкого, Блока, Пастернака... Она смеялась тому, как он, слушая её, делает губы удивленным "о" и совершенно выключается из жизни, погружаясь в это слушание, будто в море. Нет, правда выключается: сидит, льёт на сланцы вино из стакана и не замечает этого, вот же дитё-дитём!
Именно тогда, за те два месяца, распределились их роли в семье. Она его любимая лисичка, он её маленький мальчик. Несколько лет все окружающие крутили пальцем у виска в адрес их семьи, а она купила дачу и ковырялась там с наслаждением, будто пожилая тётка, а не юное существо. Он стал выращивать виноград, она увлекла его этим, построил беседку, они жили, будто в рыбьем пузыре - окружающий мир видно, но совершенно не слышно. Захочешь послушать, ну что ж - проковыряй дырочку. И мир закричит "Глупцы!", "Это ненадолго!", "Какая гадость!". Послушал? Залепи дырочку новой книжкой, походом в театр, чаем в беседке, утренней манной кашей с кружочком масла посередине тарелки, стаканом терпкого кваса, неспешной вечерней рыбалкой - и вот уже никакой бреши. Никакого пространства, кроме их, внутреннего. Да, у него работа, важная, серьёзная, но на работе мужчины работают и решают дела, работе всё равно, у кого какая жена и кто сколько раз за ночь. А пиво по пятницам он с коллегами не пьёт. По пятницам он едет на дачу. У него там книги, беседка, плед, виноград, у него там тёплое крыльцо, у него там сосед-биолог с одной стороны, ну, тот, у которого лабрадор, и соседка-врач с другой, та, которая купила себе телескоп и в упоении изучает небеса.
- Нам с тобой осталось делать глиняные свистульки, помнишь, как в "Красной шапочке"? - смеётся она.
- Лучше всё-тки делать то, что ты делать мастер! - напевает он и идёт за удочками. - Вечерняя зорька, а?
- Согласна! - кивает она и чихает, собрав конопушки на носу в складочки.
Они ругались два раза. В пух и прах. Она рыдала за кустами смородины. И один раз рыдала на кухне городской квартиры. В первый раз он страшно на неё наорал, потому что она покрасила его старое кресло-качалку в алый цвет, а кресло ещё отцовское, он чуть её не убил.
- Маразм, - горько сказал он тогда себе, взглянув в зеркало вечером, когда она уже успокоилась и спала, и немножко всхлипывала во сне. - Ты, старый идиот, у тебя это старческое, что ты делаешь с девчонкой, далось тебе это кресло!
Второй раз она наотрез отказалась выделить из их достаточного приличного бюджета деньги на операцию его приятеля.
- Нет! - кричала она и её конопушки наливались малиновым. - Нет! Мы не выделим ему ни копейки! Он полжизни тебя ненавидел, за спиной говорил гадости, строил козни, а после нашей свадьбы обзывал тебя гнусным педофилом! Нет! Ни единой копейки! Или я уйду из дома!
И снова она была права, а он просто болван с интеллигентскими замашками и вечным "неудобно, он же попросил, как же я ему откажу...".
...Две ссоры. За двадцать лет.
У неё нет детей. Она довольно молодая ещё вдова с приданым. Но что-то подсказывает мне, что она никогда не выйдет больше замуж. Она считает, что в её жизни было столько любви и счастья, что хватило бы на три, а то и на четыре обычных женских жизни. Да, у неё получилась необычная жизнь. С точки зрения общества. Но она смотрит на то общество через рыбий пузырь, как он её научил. Она сидит в его кабинете к кресле-качалке, покрашенном алым лаком, сидит, читает и, если заглянуть в её лисичкины глаза, больше ни о чём не думает, кроме как о том, отчего этот тупица Ватсон не смог догадаться, что Холмс - сыщик. Да-да, она взялась перечитывать Конан Дойла. У неё теперь много времени для чтения. И она выбирает легкую литературу. Жизнь без него, без мужа, обещает быть такой же светлой и легкой. Просто её сердце тоже теперь перепахано на две половины: до и после него. Как там говорят - он знал, на что шёл? Так вот, она тоже знала, на что шла. Кто может ей запретить быть счастливой и теперь, ну кто? Она же в рыбьем пузыре.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
Page 1 of 3