prosvetj

В восемнадцать он был уверен, что вот закончит институт, заведёт семью, собственную квартиру - и станет ездить к маме в гости. Иногда. А чего, мама ещё молодая, как раз найдёт наконец себе пару, а то всю жизнь только он у неё - нашла себе свет в окошке! Ну ничего, теперь он уже вырос и у них обоих всё ещё впереди, точно. Время текло тягучим янтарём через его первый курс, потом второй, третий - всё правильно, всё вовремя, всё как надо... На третьем курсе Маринка бросила его, бросила походя, будто смяла использованную шпаргалку - зачёт получен, чего её хранить? Пережить это было больнее, чем когда он учился в школе и у него не получилось с одноклассницей Юлькой, которая, правда, его не бросила (да какой там бросила, детский сад тогда был, если уж честно, а не любовь), а переехала с родителями в Ригу. Они тогда переписывались с год, а потом всё само собой затухло. Да и у кого когда было иначе, там и говорить было не о чем, всё и так ясно, а тут... Мама переживала вместе с ним. Рвалась поговорить с Маринкой, объяснить, урезонить, да толку-то? Как можно молодой кобылице, которой хочется и можется взлягивать по полям и лугам, объяснить, что такое шпоры, уздечка и седло? Никак. Она поймёт это только тогда, когда сама на себе испытает. Привыкнет. Смирится. Втянется.

Маринка взлягивала по своим лугам и полям на его глазах весь четвёртый и пятый курс. А он смотрел на неё сначала с болью, режущей легкие в мелкую капусту и перекручивающей сердце в фарш, потом с ненавистью, потом с равнодушием, а потом и вовсе перестал смотреть. Глаза видели, но душа захлопнулась, всё. В аспирантуре были другие Марины. Лиза, например. И эта...м-м-м... Рита, точно! Такая ничего себе, вполне себе объезженная такая. Не только про уздечку и шпоры понявшая, но и про недолгий бабий век. Очень, помнится, замуж хотела. Старше была лет на восемь, что ли (надо у мамы спросить, мама всё всегда помнит). А он уже по тем временам завидный был жених. Почти кандидат наук, да умница, да декан к нему благоволил, глядишь, так и докторская не за горами. Хм, а ведь он с ней долго встречался, с этой Ритой. Года два, наверное. Надо же, а имя с трудом вспомнил. Мама тогда очень против была, как же так - старше! Разведена! За версту видно, какая развратная, мальчик мой, ну сам подумай, ты такой молодой, зачем тебе путаться с этой особой?! А ему, в общем-то, всё равно было. Нет, ему-то с ней было удобно, она была опытной, умелой, многого не требовала, всё понимала, плюс сама преподаватель - жили бы поди, куда б делись? Но материнский крестовый поход закончился их расставанием. Он всё ждал, что вот-вот появится на горизонте новая любовь, та, которая на всю жизнь, та, которую он назовёт женой, та, с которой ему не будет одиноко - ждал, да. Тогда считалось, что докторская степень и заведование кафедрой в тридцать пять лет - это рано, это удивительно, это либо талант, либо волосатая рука в высоких кабинетах. У него не было ни первого, ни второго. Усидчивость и склонность к науке - это да, было.

После защиты докторской на него стали всерьёз заглядываться студентки. А ещё серьёзней - аспирантки. Уродом он не был, хотя красавцем, конечно, тоже. Невысокий, плотный, сероглазый, совершенно обычный, но довольно приятный. Спокойный. Сдержанный. Обязательный. Корректный. И ни разу не женатый, что являлось основным жирным плюсом в его образе для трепетных кафедральных девиц. Ну, был грех, завёл он парочку романов с этими курицами. А они... Хвать тебя за губы напомаженным ртом якобы в приступе неземной страсти, хлоп на защёлку филёнчатую дверь в аспирантской общаге, хрясь тебя на истошно скрипящую кровать, под которую подложены тома словарей и научной литературы - да ну к чертям такую любовь. Скучно, предсказуемо, а после до того неудобно и не о чем говорить, что сидишь, смотришь на неё, пьёшь противное сладкое вино, а сам себе думаешь "Никогда больше!".

Период "никогда больше" закончился у него годам к сорока. Мама попала в больницу с почками, сильно простыла, час простояв на остановке. Была какая-то авария, автобусы не ходили, у неё с собой были сумки, а он не мог её встретить, у него была очередная серия "никогда больше". Он смотрел на мамино серое лицо, отливающее синевой на фоне больничной наволочки, испытывал жгучее чувство вины, ненависть к себе, ко всем этим недоученным дурам, с которыми сталкивала его судьба - и понимал, что вот теперь точно всё, теперь точно больше никогда.

...Ему сорок восемь нынче. Мама готовит стол, достаёт из серванта "гостевую посуду", он заканчивает статью и смотрит в окно. Итоги... Да какие итоги, чего там подводить? Он учёный. Профессор. Куча научных работ. Он почётный и заслуженный, он маститый и известный, им гордится ВУЗ, в котором он трудится ректором, по три месяца в году он преподаёт за рубежом, правда, скоро придётся от этого отказаться - мама совсем плоха. Он боится, что его не будет рядом, когда она умрёт. Да что там, он вообще гонит мысли о её смерти. Мама тут. С ним. Пусть она будет всегда, как в детской песенке.

- Родной, - говорит она, заходя в его кабинет перед сном, чтобы поцеловать и ещё раз погладить по голове. - Ну вот что ты будешь делать, когда я умру? Ну женись хоть на какой-нибудь вдове или разведёнке с детьми, ну не должен человек жить один...
- Не начинай, мама, - хмурится он. - Домработницу найму. И вообще прекрати эти свои глупости про "умру"! Давление померяла, кстати?
- Это я во всём виновата, - всхлипывает мама.
- Никто ни в чём не виноват! - резко обрывает её он.

...Никто ни в чём, это правда. Так получилось. Не хотелось душевной работы. Не хотелось, чтоб сделали больно. Не хотелось принимать близко к сердцу проблемы и чаяния другого человека. Привык. Вот его библиотека, вот его работы, вот фотографии его выпусков, вот его дипломы - вот она, его жизнь. Она не сможет сделать ему больно, он избавил себя от подобных возможностей.

Жалеет ли он? Не знаю. Он просто об этом не думает. Что его по настоящему волнует, так это мама. Дай ей бог здоровья.