prosvetj

В детстве меня этот рассказ Максима нашего Горького потряс до состояния ступора. Своей простотой. Безысходностью. Невероятной обыденностью жизни людского дна. Я до сих пор дрожу, когда его вспоминаю, и боюсь его перечитывать. В школе нам втуляли, конечно, что это проклятый царский режим довёл граждан до скотского состояния, и только революция освободила их - и физически, и, что характерно, духовно.

Прошло время, сменился строй, стиль жизни, приоритеты у властей и людей, а "страсти-мордасти" - вот они, выгляни в окно. Так получилось, что тусовка местных алкашей облюбовала для проведения своего досуга именно крыльцо нашего подъезда. Не бомжей, нет. Именно ежедневно тяжко пьющих людей, мужчин и женщин неопределённого возраста, которых кормят мамы, жёны или нет-нет да заедут с деньгами дети, брезгливо закинут папе "на пропой" тысяч пять, для очистки собственной совести - и фьюить! Потому что о чём с тем папой говорить, если у него только два состояния в жизни: с перепою или пьян в дрова. Наверху живёт у нас сосед, Борис Николаевич. Я запомнила, как его зовут, не только по аналогии с Ельциным, а потому, что первую половину каждого месяца (пока не пропил пенсию, стало быть) его имя каждый день раздаётся в нашем дворике. "Борис Николаич, наливай!", "Борис Николаич, десятки не хватает на полбанки, добьёшь?!", "Мужики, занесите Бориса Николаича на пятый, а? Ну чё вам, в падлу, он же опять всю ночь в подъезде проваляется!". Борису Николаичу, наверное, под шестьдесят. У него что-то с ногой, ходит он с костылём, но мужик он крупный и крепкий. И на спиртное крепкий, и в глаз может дать. Седой, аккуратная борода, судя по обрывкам слышанных мною разговоров, он неглуп. В любом состоянии говорит мне "Всех благ!" - ну, если ещё не уронил седую голову на грудь и способен кого-то видеть.

Невнятная тётка в одних и тех же трениках и зелёной кофте, ну, зимой ещё добавляется жуткая чебурашковая шуба - ещё один персонаж. Какой-то огромный бритый мужик. Молодой. Агрессивный. Трезвым не видела ни разу. Ну и вечно к ним ещё кто-то прибьётся, кто просто в запое, а не глушит, как они, каждый день. Таким образом, человек шесть-восемь ежедневно (е-же-днев-но) пьют под моим подъездом водку, запивая баллоном какого-то копеечного пива. И вот это - страсти-мордасти. Вот эта обыденность и ежедневность, эта тупая, беспросветная, вялая и глупо пропиваемая жизнь. В субботу мы с благоверным с омерзением наблюдали, как здоровый бритый ублюдок ударил свою пьяную жену, она упала на асфальт, зацепив ещё одного алкаша - и реакция просто... Ну слов у меня нет.
- Молодец, Витёк, аккуратно упал, даже закусь (стаканчик мороженного) не выронил.
Женщина лежит. Нелюди разливают, обнимают ещё одного такого же, только что подошедшего, немедленно наливают и ему. Она лежит. Благоверный, видя, как мне поплохело от сцены, берёт меня за плечи и уводит, недокурившую, с балкона. Мерзейшая вша на душе лежала с полчаса, пока благоверный меня не сбил с этой темы чуть ни насильно.

Люди борятся за свои жизни, страдая раком. Живут, теряя обе ноги, тренируются, не сдаются. Рисуют, за неимением рук, ногами. А этим нелюдям даны руки, ноги, здоровье несокрушимое, ливер, твою мать, всё на свете дано, а они не берут! Им не надо, они валяются в собственной блевоте и не желают оттуда вылезать, до чего ж страшно это всё, до судорог...

...Купила себе дивные мокасины, шла домой лучезарная и счастливая. А под подъездом - они. Мат, смрад, пара из них уже даже не мычит, две жутких бабы с водкой в руках - страшно. Страшно. Страшно. Это - люди?! Почему? Ну почему?

Написала последний вопрос, а из окна несётся "Слышь, Пашк! Мороженное, говнюк, бери не за пятнадцать, а за одиннадцать рублей, ёбть!". Откуда-то мужской сердитый окрик "Слышь ты, давай без мата, тут дети!". Притихли на полминуты - и снова жуткий пьяный женский смех, мат, вой, бред... Страсти-мордасти, собственными руками созданные, ежедневно лелеемые, на общее обозрение выставляемые. Кайло или лопата - и за сто первый километр, добывать себе хлеб собственным потом, а не кровью и душами близких. Никакой демократии. Только диктатура.

Отвратительный день, отвратительный! Моя любимица, моя самая-самая актриса, моё сокровище, мой любимый секретарь мэтра Роше, талантливая сильная маленькая Софико Чиаурели умерла. Реву. Реву, потому что она мне как родная была - ясноглазая, ироничная, умеющая смеяться над собой и улыбаться миру, чёрт возьми, сижу и реву - всю клавиатуру закапала...

Почему ей нельзя было пожить ещё лет двадцать, а? Почему так несправедливо коротка жизнь, даже для талантливых людей?

...Сама от себя не ожидала. Реву-реву-реву....