prosvetj

После нас останется ветер, шуршащий листвой. Дождь будет ласково перебирать по клавишам подоконников города, усыпляя живых, мучающихся бессонницей. Любопытные воробьи будут заглядывать в окна и думать свои деловитые воробьиные мысли, а во сне станут взъерошиваться и надувать свои маленькие, но энергичные тельца. Баба Рита из первой квартиры станет всё так же парить калину, и по подъезду будет нестись этот странный и терпкий калиновый запах. Молодняк по-прежнему будет курить по подворотням беломор с забитой в него травой, и делать вид, что ничего не боится, бесстрашно глядя в лица прохожим, задерживая дыхание после паровоза. Машины будут выдавать свою вечную какофонию сигнализаций, тоскливо подхватывая ночные мелодии своих коллег. Ночью все машины равны, Нисан кричит ничуть не громче старенькой девятки, а Пежо даже менее музыкален, чем Газель соседа справа.

Когда мы уйдём, мир не застынет в беззвучном крике, он продолжит жить так же безалаберно и суетливо, так же многолюдно и многоглазно, так же бессистемно и вне формул, как и сейчас. Впереди у мира – вечность, ему некогда рассуждать о конечности его бытия, абсолютно несоизмеримого с коротким человеческим веком. Он должен вращать Землю, нестись в галопе через время, пытаться заскочить на подножку последнего поезда всех Галактик мира, хотя бы потому, что жизнь его – в движении. Мир не строит планов и не считает жертв, он жив не эмоциональными категориями, он жив сам собой, он эгоцентричен и не плачет над жертвами Холокоста. Он не человек, он уже давно забыл, что это было в его истории. Мыслями он уже вовсю доехал до 22-го века и размышляет, как бы подостойней вступить в 23-ий и сделать гадость соседней Галактике, которая пока обгоняет его по скорости и ритму.

После нашего ухода, аккурат в ту секунду, когда мы перестанем дышать, на планете немедленно родится несколько сот младенцев: белых, чёрных, жёлтых и крохотных. И их мамам, после боли и страданий родов, тихо толкнётся под сердце огромное и бесконечное чувство абсолютной любви к только что родившемуся комочку, к части их плоти и души – и это чувство останется с ними навсегда, до последнего вдоха. А когда через много лет от них, пока юных мам, отлетит последний вдох, новые юные мамы снова родят в секунду их смерти новых маленьких детей.

Когда мы уйдём, всё будет так, как есть. А что не будет нас… От нас останутся наши песни. Наши книги. Наши дети. Наши мысли, которые не пропадут в равнодушном потоке мироздания, а рассеются между всеми детьми, что родятся в секунду нашей смерти. Кому-то достанется цвет наших глаз, кому-то – наша воля к победе, кому-то – доброта, а кому-то и наша злоба, вся, что мы испытывали в жизни. Это не плохо. И это не входит в категорию «справедливость». Высший разум лишён таких понятий. Я могу только постараться, чтобы в моей жизни было меньше злобы и больше теплоты. Иначе мне будет неудобно перед тем малышом, на которого упадёт бремя моих страстей при раздаче личных качеств новорождённым, появившимся в момент моей смерти. Я могу только постараться…

Жаль, что мы все когда-то уйдём. Правильно, что мы все когда-то уйдём. Положите мне свои руки на плечи, пока мы не ушли, мне так намного теплей…