Легко, как птица.

[prosvetj]

Не помнить имён, дат и лиц знакомых - милая маленькая несуразность многих женщин. Зачем ей помнить, во что был одет Паша, когда шёл к ней пешком через весь город с подсолнухом в бледной руке работника умственного труда? Незачем. Память вычёркивает одежду Паши, походку Паши, имя Паши, внешность Паши и вообще всю ситуацию с Пашей, который уже даже не воспоминание. Не было никакого Паши в мире этой женщины, которая поставила ноги на перекладину стула в кафе и болтает по телефону, рассеянно глядя сквозь входящих и выходящих посетителей. Её память легка, как лепесток. Она плавно перетекает из одного года в другой, будто замедленный пчелиный полёт над вкусной цветущей липой - медово, янтарно и никакого, заметьте, сахара. Никаких добавок. Никаких комочков. Чистый мёд женской памяти, ну да, иногда липовый, но в целом - почти без правок. Милая маленькая несуразность женской памяти тщательно выпестована каждой женщиной ещё с первого горячего стука в её сердце. Ей двенадцать, на неё не смотрят старшеклассники, особенно один, тот, помнишь, память? Такой... Ну да, память медовая, память липовая, хитрая, трогательная, которая не любит помнить плохого - дунула в небо чистым детским дыханием двенадцатилетней девочки - и нету в памяти того старшеклассника. Каким он был? Неизвестно. Память не помнит. Женское сердце помнит, помнит горячее, подступившее к нему, неискушённому сердечку, тогда, давным-давно, но кто был тот старшеклассник, обидно не смотревший на девочку? Каким он был? Нет, никто не узнает.

Да и она сейчас забудет, потому что у неё кофе в маленькой белой чашке с кремовой ручкой, у неё пирожное с ежевикой, у неё тонкая сигарета в руке, у неё много разных прочих мыслей. Взять хотя бы однокурсника, которому она изменила, - "Ах, не хмурь брови, не сердись, это же так, просто так, по-дружески, больше из просто приятельства, нежели от желания обладать. Ну что ты такой грубый, ну какое предательство? Впрочем, как хочешь...". Дунула в небо чистым дыханием восемнадцатилетней девушки - и не было измены, не было однокурсника, он вообще перевёлся в другой ВУЗ, в другой город, вот же романтики они, мальчики-то. Такой странный. Одна любовь на всю жизнь, ну как же, ну за что такое? Нет, она так не хочет, её сердце - арабская вязь, её желания - закон, её мечты - вложенная записка в медальон, переданный ей, любимой, заточенной в башню злым драконом. Её не интересуют серые автобусные билетики, отпечатанные на рыхлой дешёвой бумаге, ей нужен хрусткий продолговатый билет в дорогом конверте, туда, в то место планеты, где всегда лето, где розовый песок, где упираются в нежное небо башенки дорогого отеля, а лучше виллы, - ну зачем ей помнить о том, что потом будет царапать память? Вот и нету однокурсника, и того, с кем она ему, как он думал, изменила, а она ведь просто попробовала, это как первый брак - учебно-тренировочный, понимаешь? Глупости, зачем она оправдывается, перед кем? Перед тем, кто давно перевёлся в другой город с первого курса?!

Дунула в небо дыханием тридцатилетней девушки-женщины-ребёнка - и нет их никого, как не было. Ни первого мужа, ни долгого мучительного романа с женатым мужчиной, ни второго долгого мучительного с неженатым, но сложным - нет, не было, не состояла, не участвовала, нет, нет, нет... Ещё глоток кофе из маленькой белой чашки с кремовой ручкой, ещё одна затяжка - пора. У неё много маленьких женских дел. Медовых. Липовых. Её повседневных, чтобы не думать, чтобы отвлечься, чтобы сохранить себя, будто есть, для кого хранить. Но, если есть, пусть она ему достанется с чистым дыханием медовой памяти - никого не было до тебя, любимый, только ты, ты, никого не помню, не хочу, нет.

Она выходит на крылечко кафе и улыбается небу, куда было отправлено столько её дуновений. Небо улыбается ей в ответ, оно любит её дыхание. Мужчина в длинном чёрном пальто, решивший позавтракать в этом кафе, вдруг останавливается прямо перед ней. Смотрит. Вспоминает. Трогает её за рукав.
- Что? - говорит она ему и распахивает ждущие глаза.
Он произносит имя, её имя - с вопросительной интонацией. Она улыбается ему - и спускается с крыльца.

Он оглядывается - мальчик Паша с подсолнухом, просто через много лет, - оглядывается и видит, что её, той, к которой он шёл тогда с подсолнухом через весь город, уже нет. Он не догадывается, что нужно поднять голову и только тогда можно увидеть, что она летит над ним, над городом, над всем, что держит всех прочих на земле. У неё нет воспоминаний. Память её чиста. Поэтому она умеет летать. Легко, как птица.

Вот только некому заметить, что она это умеет.