prosvetj

Утром в маршрутке две женщины. Одной около пятидесяти, дорогая шуба, дорогая сумка из превосходной кожи, изящные кольца, тщательно накрашенное лицо, надменный взгляд. Вторая ничуть не хуже – лет сорока, в узких брюках, енотовом полушубке, высоких серых замшевых сапогах и при серой сумке от Келвина Кляйна. Обе передают деньги на проезд, затем к ним возвращается сдача и одна, что постарше, недодает другой пять рублей. Обсчиталась, ясное дело. Та, что помоложе, возмущенно: «Вы мне пять рублей верните, что это вы их к себе кладете?!».
- Да? Хм, действительно, - отвечает норковошубая дама, - держите.
- Вот так и начинается, вот с таких вот мелочей, а потом – опаньки! - клептомания, - бубнит енотовый полушубок, по-птичьи уцепив пятирублевую монетку и стремительно закинув её в кошелек.
- Да прекратите вы, в самом деле, - сморщившись, как от зубной боли, тихо отвечает ей старшая дама.
- И не надо мне тут говорить «прекратите», я сама знаю, когда мне говорить, а когда прекращать, не затыкайте мне рот! – не унимается младшая.
- Ну что вы завелись, дорогая, мне не хочется выяснять бездны моей клептомании в вашей компании, перестаньте! – чуть повышает голос старшая.
Я, делая вид, что углублена в чтение, сижу рядом и не без удовольствия слушаю этот словесный бадминтон. И тут у старшей звонит телефон.
- Да, папа, - говорит она другим, почти детским голосом. Папа на том конце трубки что-то коротко рассказывает, лицо женщины становится не пятидесятилетним, а молодым, светлым. «А ты будешь на новый год делать свой пирог, а?» – спрашивает она с надеждой. Слушает, что ей отвечает отец и совсем ребячьим голосом задает очень волнующий ее вопрос – «Пап, а вы меня на новый год позовете?».
- Да, - ласково отвечает отец, я слышу, что ласково.
- Тогда без меня пирог не режьте, а? Дождитесь! – просит моя попутчица.

И мне становится так хорошо, что у этой женщины есть отец, что он печет на новый год свой фирменный пирог, что он наверняка в добром здравии, что ее ждут в его доме, что она поедет встречать этот праздник туда, где ей хорошо. Она, эта взрослая женщина с надменным поначалу лицом, поедет в дом, где ее любят, туда, куда она очень хотела попасть именно на новый год – и я сижу и ужасно за нее радуюсь. А вторая, которая до этого звонка хотела ругаться, едет молча, в глазах ее – мысли о новом годе, навеянные разговором той, с кем она пыталась собачиться. Не очень радостные, судя по грустным глазам. И мне становится жаль, что у нее в этот новый год что-то не складывается, ведь именно это заставило ее искать случайной ссоры в маршрутке, а вовсе не какие-то пять рублей сдачи.

Я еду, смотрю в окно на суматошную Москву, отчаянно скупающую под праздник уйму барахла, и мысленно желаю всем-всем, чтобы, каким бы ни был тяжелым год, его финал у всех выдался легким и ярким, счастливым и беззаботным. «Насколько это возможно, Господи, - думаю я, - сделай так, а?». И мне кажется, что он постарается. Если не срываться в маршрутках и вне их, он постарается. Просто он хочет, чтобы первыми постарались мы. И это, я думаю, справедливо.